Мираж черной пустыни - Страница 249

249

«Это неважно. Важно то, что она, зная, что обманывает меня, собиралась идти со мной к алтарю. Она готова была начать нашу супружескую жизнь со лжи. Не имеет значения, Дебби, как она меня обманула, главное, — она меня обманула, и я узнал об этом от посторонних людей».

Дебора закрыла глаза и крепко прижалась к нему. «Да, очень важно, как она тебя обманула, — подумала она. — Я должна знать, была ли ее ложь такой же большой, как моя».

После этого разговора ее собственная ложь начала пугать ее. Дебора хотела рассказать Джонатану обо всем в тот же самый вечер. Но их отношения, которые из легких дружеских переросли в хрупкие любовные, были слишком новыми, слишком непрочными. «Я немного подожду, — сказала она себе. — Я расскажу ему, когда настанет более подходящий момент».

Но этот момент так и не настал. К своему ужасу, Дебора осознала, что чем крепче были их отношения, чем сильнее делалась их любовь, чем дороже становился ей этот человек, тем меньше шансов у нее оставалось на то, чтобы сказать ему правду. И когда в один прекрасный день они наметили дату свадьбы, она поняла, что ей придется идти к алтарю с грузом лжи на душе.

Снова зазвонил телефон, и Дебора посмотрела на часы. На соединение ушло всего пять минут.

— Это доктор Тривертон, — сказала она дежурному службы связи в больнице. — Отправьте, пожалуйста, сообщение доктору Хейзу.

— Мне очень жаль, доктор Тривертон. Доктор Хейз недоступен. Все его звонки переводятся на доктора Симпсона.

— А вы, случайно, не знаете, где доктор Хейз?

— Извините, не знаю. Если хотите, я могу сбросить сообщение доктору Симпсону.

Она на мгновение задумалась.

— Нет. Нет, спасибо.

Она повесила трубку, решив позвонить Джонатану утром, когда в Сан-Франциско будет ночь и он обязательно будет дома. Она попросила дежурную отеля разбудить ее рано утром и провалилась в беспокойный сон.

65

— Не знаю, помните ли вы меня, доктор Тривертон, — сказала Деборе настоятельница, когда они шли по тропинке к дому Грейс. — Меня тогда звали сестра Перпетуя. Думаю, я была последним человеком, кто видел вашу тетю живой.

— Я помню вас, — произнесла Дебора, предаваясь воспоминаниям, которые нахлынули на нее, стоило ей переступить через ворота. Миссия Грейс была для нее ее первым домом, единственным домом, который она знала в своем детстве. Ей казалось неправильным, что сейчас на этой столь знакомой ей веранде вместо седовласой женщины в белом халате с неизменным стетоскопом на шее стояла одетая в голубые одежды монахиня.

На стене возле входной двери висела бронзовая табличка: «Дом Грейс, основан в 1919 году». Дебора очень удивилась, увидев, что в доме никто не живет.

— У нас здесь административный офис, — сказала настоятельница, — и небольшой центр для посетителей. Вы бы удивились, если бы узнали, как много людей со всех концов света приезжают сюда, чтобы посмотреть на дом доктора Грейс Тривертон.

Гостиная была превращена в маленький музей: письма и фотографии на стенах были помещены в рамки, вещи закрыты стеклянными колпаками. Под таким колпаком лежала военная медаль Грейс; рядом с ней находился орден Британской империи, врученный Грейс королевой Елизаветой в 1960 году. Там даже был античный шкафчик со старыми медицинскими инструментами, бутылочками с лекарствами и выцветшими историями болезней.

Дебора остановилась возле фотографии, сделанной в 1952 году, на которой тетя Грейс стояла с принцессой Елизаветой, и ее глаза наполнились слезами. Казалось, что Грейс не умерла, а продолжала жить.

— Все это по праву принадлежит вам, доктор Тривертон, — произнесла настоятельница. — После того как вы уехали в Америку, я нашла коробки, полные фотографий и прочих памятных вещей. Я думала, что вы вернетесь за ними, и даже написала вам в Калифорнию. Вы получали мои письма?

Дебора покачала головой. Она выбрасывала те письма — все, что имели на себе кенийскую марку, — даже не вскрывая их.

— А потом мы решили поделиться этими вещами с миром. Конечно, если вы захотите что-нибудь забрать, доктор Тривертон, это ваше право.

Пятнадцать лет назад Дебора уехала из Кении, взяв с собой лишь то, что посчитала нужным. Среди них была бирюзовая брошь ее тети. К сожалению, брошь украли у нее, когда она училась на первом курсе медицинского колледжа. Ее сокурснице, одной из немногих в группе девушек, очень несчастной особе, настолько понравилась эта брошь, что она даже попросила Дебору продать ее. Когда украшение пропало, Дебора поняла, кто это сделал, но у нее не было ни малейших доказательств. Спустя несколько недель эта девушка бросила учебу и вернулась домой, в Вашингтон. Тогда Дебору очень расстроила утрата украшения, но со временем, когда она стала относиться к жизни более философски и размышлять о временности всего сущего — вещей или взаимоотношений, — она решила, что брошь должна была «уйти» к другому человеку.

Дебора повернулась к монахине, чье черное лицо резко контрастировало с белым апостольником ее рясы, и сказала:

— Эти вещи, как вы говорите, принадлежат миру. Мне они не нужны. Я могу теперь увидеть Маму Вачеру?

Когда они пересекали лужайку, Дебора спросила:

— Вы не знаете, почему она хочет меня видеть?

Монахиня слегка нахмурилась.

— Должна сказать вам, доктор Тривертон, я не сразу решилась послать за вами. Дело в том, что я не совсем уверена, что она хочет видеть именно вас. Бедняжка не совсем в здравом уме. Знаете, она ведь сама пришла сюда. Однажды она появилась на пороге миссии, уставшая и больная, — по нашим подсчетам, ей более девяноста лет, — и сказала, что предки велели ей прийти умирать сюда. Иногда к ней возвращается рассудок, но это происходит крайне редко, большую часть времени она пребывает в бредовом состоянии, вспоминая разные периоды своей жизни. Иногда она даже просыпается и зовет Кабиру Матенге, своего мужа! Но имя Тривертон она произносит очень часто и в эти минуты так настойчива и взволнованна, что я решилась написать вам письмо. Я подумала, что, увидев вас, она успокоится.

249