Мираж черной пустыни - Страница 229

229

60

Четыре чернокожие девушки стояли с видом людей, которые знают, кто они и чего хотят от этой жизни. Их волосы были убраны в модном африканском стиле, платья сшиты из яркой узорчатой нигерийской ткани и отделаны по вороту и рукавам богатой вышивкой из белых шелковых нитей. В ушах качались огромные серьги-кольца, запястьях украсили ряды медных браслетов и ожерелья из дерева и железа. Их звали Фатма, Дара и Рашида. Они были изысканными, политически грамотными, уверенными в себе и красивыми женщинами. И они несколько недель назад исключили Дебору из своего круга.

Она смотрела на них, стоя на другом конце зала, наполненного празднующей Рождество молодежью. В ее взгляде читались смятение, зависть и одиночество. Она не хотела их обидеть, а хотела подружиться с ними, но между ней и этими афроамериканками оказалась слишком глубокая пропасть непонимания, которую невозможно было преодолеть. Лучик надежды, что она нашла подруг, похожих на Сару, угас в сентябре, когда спустя две недели после начала учебы в калифорнийском колледже Дебора решила присоединиться к ним.

— «Женщины против угнетения» — организация черных женщин, — сказала девушка, называвшая себя Рашидой, хотя ее настоящее имя было Ладонна. — Почему ты хочешь вступить в нее?

Дебора не знала, как объяснить словами свои чувства: насколько потерянной она себя чувствовала, как она хотела быть частью чего-то, как они напоминали ей Сару, как одиноко ей было в этой новой для нее стране.

Америка казалась Деборе такой же чужой и непонятной, как когда-то Кения белым первопроходцам. Она не понимала язык, несмотря на то что это был английский, так как в нем преобладал сленг — словечки типа «отстой» и «чумовая». К тому же и переворачивались с ног на голову значения: когда говорили «плохой», а подразумевали «хороший».

Она не могла постигнуть сложные правила социальной жизни, которые так отличались от кенийских. Ее приводило в смятение огромное количество субкультур, в которых сами американцы, казалось, разбирались с невероятной легкостью. Дебора отчаянно искала для себя нишу в этом странном и новом для нее мире, в котором, казалось, находились места для всех и каждого, поэтому она просто сказала:

— Потому что я черная.

К ее большому удивлению, они приняли ее аргумент. Даже одна капля африканской крови, как объяснили ей они, включала человека в ряды угнетенных. Поэтому они приняли ее в свой крут и стали обращаться с ней как с сестрой. Однако это продлилось недолго.

Черный цвет кожи, в скором времени Дебора это поняла, не делал из них африканок. И хотя они считали себя таковыми, Дебора не увидела кого-то, хоть отдаленно похожего на ее друзей кикую, среди этих агрессивных, самоуверенных мужененавистниц, которые свободно и открыто — слишком открыто, на взгляд Деборы, — говорили об абортах, сексе и изнеженности современных чернокожих мужчин. В них не было африканской наивности, почтения к старшим, женской скромности — черт, которые она видела в Саре и ее друзьях.

Это были озлобленные женщины, которые объединились, чтобы бороться с их общим врагом, который, на взгляд Деборы, вовсе не был таким уж ужасным, как они, столь громогласно, заявляли, — белым мужчиной.

Тем не менее Дебора пыталась дружить с ними, хотела сохранить свое место среди них, потому что ей нужно было иметь где-то свое место, так же как ей было нужно окружить себя барьером, чтобы защитить от всевозрастающей боли.

Она уехала из Кении, даже не попрощавшись с Сарой и Кристофером.

Кто-то, проходя мимо, толкнул ее так, что кока-кола, которую она держала в руке, выплеснулась из стакана. Она отошла к стене, чтобы никому не мешать, но оставаться при этом частью толпы. Из динамиков звучали рождественские песни; длинные столы ломились от яств; два камина, расположенных по краям зала, горели ярким пламенем, несмотря на то что это был теплый калифорнийский вечер и все были одеты в летнюю одежду.

Прижавшись к стене, Дебора наблюдала за беснующейся, счастливой, разномастной толпой. Внезапно она почувствовала тошноту и головокружение. С каждой минутой ей становилось все хуже, словно она смотрела на мчащуюся по кругу карусель, которая с каждым кругом крутилась все быстрее и быстрее.

Она не привыкла к большим скопищам людей. Классы в университете Найроби были маленькими, а студенческие вечеринки — тихими и интимными. Этот же студенческий городок, стоявший на берегу Тихого океана, вмещал в себя двадцать тысяч человек, и Деборе казалось, что все они до единого были сейчас на этой рождественской вечеринке.

Толпы и стремительность калифорнийской жизни были лишь небольшой составляющей того культурного шока, который испытала Дебора, приехав сюда из Кении в поисках убежища.

Она многого не понимала и боялась, что никогда не сможет понять окружающих. Шутки, выражения, цитаты, которые вызывали ответную реакцию у всех, кроме нее, вводили ее в недоумение. По прошествии некоторого времени она поняла, что калифорнийский образ жизни, по крайней мере большая его часть, складывался из того, что показывалось по телевидению, которого Дебора никогда в своей жизни не смотрела. Она чувствовала себя бунтарем, проспавшим день революции. Казалось, все, о чем она слышала и что видела, так или иначе было связано с телевидением: язык и манеры поведения, даже мода и еда. Но более удивительным, чего Дебора вообще никак не могла понять, было то, что люди, в жизнь которых глубоко и накрепко вошло телевидение, с пеной у рта доказывали, что они не смотрят его!

229